15 Января

Странноватое это состояние – лежать в почти кромешной тьме и ждать следующего дня не зная при этом, где находишься. Было б только странное – ладно, но ведь и непонятное к тому же – вообще не знать, где твое тело и где твой разум. Здесь, впрочем, этим никого не удивишь – все такие, других нет и я – только один из них. В другой ситуации и в другом месте стал бы объектом пристального внимания праздной толпы. Ведь в мире, где порядком управляет хаос, мое состояние в диковинку – оно, на удивление, достаточно стабильно, нет в нем резких перемен, неожиданных событий и того, о чем нельзя было б узнать заранее. Чего греха таить – перемен нет вообще никаких – но мне это нравиться – по крайне мере спокойно. Состояние мое отнюдь нельзя назвать упорядоченным и имеющим какой-либо смысл, оно скорее бесцельно. Даже не безнадежно, а просто бессмысленно. Я знаю, что может случиться завтра, год спустя или через минуту – но от этого мне совсем не легче – тот выбор, что имеется у меня, мал и ничтожен и не способен сопротивляться даже таким неожиданным переменам – поэтому я здесь.  Меня пытаются уверить в тех моих склонностях, коих у меня отродясь не водилось, и даже пытаются от них излечить, считая их болезненными. И делают это методично и целенаправленно вот уже несколько лет. Но не спрашивают при этом, насколько мне самому это необходимо. Я совершенно здоров и нормален –анатомически такой же, как все остальные люди, на людей не кидаюсь и не вижу смысла своего существование в том, чтобы им было хуже. А то, что находится у меня в сознании... Кому охота копаться в нем и чувствовать, переживать и жить вместе со мной, возвращаться к тому, что я сам старательно пытаюсь забыть все то время, что нахожусь здесь. Я всегда считал, что это личное, причем настолько, что даже тот, кто носит это в себе, не всегда, далеко не всегда –вернее – очень редко – способен прочитать и понять запрятанное в глубине сознания очень давно и скорее, даже не им самим... Как, спрашивается, взвесить, обмерить и подсчитать с необходимой точностью то, из чего состоит жизнь – призраки и миражи того, чего, быть может, и не было вовсе, но что осталось, как легкий аромат – так, неверное, остается в душе прошедшее время... И кому какое дело до того, кем я в этих самых снах себя представляю?...

Лениво бродя по Инету, понял, наконец, почему я развелся :)

Компьютер может ждать вас бесконечно.
Компьютер не сравнивает вас со своими предыдущими пользователями.
Копьютеру не звонят его предыдущие пользователи.
Компьютеру все равно, как вы выглядите.
Компьютер большой во всех нужных местах.
Компьютер никогда не забывает дату вашего дня рождения.
Компьютер не спрашивает: "Ты пришел?"
Компьютер не спрашивает: "У тебя есть другой компьютер?"
Компьютер никогда не говорит о женидьбе.
Компьютер не обвиняет вас в том, что вы влюбились - только на том основании, что вы занимались с кем-то сексом.
Компьютер не злится, если вы отвечаете ему слишком медленно.
Компьютер не заглядывает в вашу записную книжку и не проверяет ваши карманы.
Компьютер не говорит: "Давай будем просто друзьями."
Компьютер не бреется вашей бритвой.
Компьютер не устраивает вам перекрестный вопрос всякий раз, когда вы поздно приходите.
Компьютер легко включить и выключить.
Компьютер легко развернуть задом наперсд.
Компьютер всегда готов к тому, что вы от него хотите.
Компьютер делает все, о чем бы вы его не попросили.
Компьютер не интересует разница в возрасте.
Компьютер не интересует, женаты ли вы.
Компьютер не может забеременеть.
Компьютер не обижается, если вы используете другие компьютеры.
Компьютер не предлагает вам познакомиться с его родителями.
Вы можете поделиться компьютером с друзьями.
Компьютер не звонит вам по сто раз на дню.
Компьютер не играет с вами с глупые игры, пока вы его об этом не попросите.
У компьютера никогда не болит голова и не бывает критических дней.
Компьютер не обижается на то, что вам не нравятся его друзья.
Если вам не нравится терминал, вы можете с легкостью переключиться на другой меньше чем за минуту.
Сеанс общения с компьютером длится в среднем четыре часа.
Перед компьютером никогда не нужно извиняться.
Вы можете логиниться на несколько компьютеров одновременно.
Вы можете нанести компьютеру визит в любое время, и он всегда будет готов.
Вам не нужно говорить компьютеру, что вы его любите.

Ну и раз уж заговорили о разводе, то еще пару минут Вашего внимания. На этот  раз серьезно.

Это последнее письмо (одно из нескольких десятков) моей ненаглядной женушки (помнишь, ты сама настаивала на уточнении имен). Оно довольно отвлеченное, вообще больше похоже на полноценный рассказ, чем на письмо, причем как бы от моего имени. Всю его подноготную я не знаю, посему .... читайте. В том виде, в котором его увидел я.

Добавлю еще, что это почти стопроцентно правильная оценка моего поведения. Нечасто такое кому-то удавалось...

 Ворона

Мне бы хотелось вернуться. Я хочу, чтобы все было как прежде. Нет, пожалуй, не все... Я не хочу, чтобы ты задавала свои глупые вопросы, не хочу сердиться за них на тебя. Меня тошнит от мысли, что ты будешь опять и опять пропускать свою жизнь сквозь пальцы, но мне необходим тот покой, который грел меня все то время, что мы были вместе. Не тупо физически рядом, а когда я знал, что это всегда может быть. Даже когда мы были на грани разрыва, это была всего лишь грань. Никогда окончательно эта грань не была перейдена. Шаг вперед, два назад. Бывало, что расставания открывали новое дыхание в наших отношениях. Пять лет жизни на грани не проходят просто так, как электричка в другую сторону. Я привык к этому странному чувству, когда сейчас я готов выгнать тебя вон со всем твоим барахлом, никогда не дочитанными книгами, идиотскими сериалами, вездесущим окружением и патологическим неумением жить, а завтра, забыв обо всем этом, на автомате, иду к тебе и не могу помыслить, что может быть иначе.

Она проснулась от мысли собственного тела о готовности к жизни со всеми ее утренними удовольствиями: не проснувшимися, но ясными мозгами, легким, но вкусным завтраком, неуютным, но удобным одиночеством. Как только сонные мозги догнали благой порыв восставшей плоти, она почувствовала мягкую дробь дождя по коже оконного стекла. Взор устремился навстречу медитативному ритму, но матовый пот на стеклах заслонял благородный позор природы. Она ощутила себя внутри колбы, в которой сильно надышала, в то время как все химические процессы происходили где-то снаружи. Она медленно села на постели, скрестив ноги по-турецки и обернувшись одеялом.

Я всегда знал, что не могу любить тебя, и каждый раз тщетно пытался понять, что же именно связывает меня с тобой. Временные и пространственные обстоятельства, не более того. А после расставаний на полгода - что направляло мои стопы в твой грязный район? Какой бес нашептывал мне по ночам твое имя, вынуждая задаваться почти праздным вопросом "а как она там?". Если честно, я и сейчас не воспринимаю тебя всерьез - нет, есть что-то в тебе, конечно, - но не мое, не по мне. Ты... почти противоположность моего идеала, и всегда знала это... Ты усмехаешься? Пожалуйста, не начинай сначала...

Помедлив с полминуты, она спустила ноги в океан нового дня, и, нащупав кожаные тапочки, мгновенно согрела их ночным теплом. Почти по воздуху ее понесло в ванную, где чудо-зеркальце исправно и ежедневно вещало никому не нужную правду. Докладывало, можно сказать. Чашка крепкого кофе на ночь, просмотр завершающих телеэфир передач под полпачки сигарет, отсутствие любовника и витаминов в рационе, а главное полное безразличие к собственной жизни. Она с усилием растянула губы в подобие улыбки и даже повернулась к зеркалу полубоком, что всегда казалось ей одним из выгодных ракурсов. Тени под глазами обозначились еще явственнее, а непытливому взору предстала во всей красе розовая подростковая россыпь на подбородке. Она усмехнулась.

Хорошо, я тоже бывал не прав, но ты всегда принимала это как должное. Иногда мне просто было любопытно проверить, существует ли вообще предел твоего безволия, и тогда я... Ты обижалась на три дня, но... странно, я не чувствовал этой обиды.

Она была как бы выдумана тобой же самой, возможно, чтобы окончательно не свалиться в пропасть бессмысленности жизни. Так же я поступал, и когда мне нужно было отдохнуть от тебя. Действовало безотказно, хотя иногда и приходилось перегибать палку. Эта твоя слабохарактерность, в общем, была мне на руку. Это было удобно до... приторности, но, черт возьми, это было удобно! Парадоксально, но за это же самое я не мог тебя уважать.

Очень теплая вода из крана, утренний крем. Посвежевшее выражение лица. Длинный полутемный коридор, и... как свет в конце тоннеля - белый холодильник. Ящик, обладающий куда большим притяжением и вызывающий не меньшую зависимость, чем другой ящик, стоящий на первом и... одну секунду... уже начавшем вещать. Нажатием кнопки нащупан музыкальный канал. Неожиданно и мгновенно что-то начинает распирать изнутри, что-то ноющее, гипнотизирующее мысли, парализующее движения. Рывок воли, за ним выход из гипноза, и... штепсель не ожидал быть выдернутым из розетки с таким остервенелым хрустом.

Никогда тебе не удавалось контролировать свою жизнь. Все по течению, по подсказке. Значение имело все, кроме тебя самой. Находясь рядом с тобой, я чувствовал, что и моя жизнь становится такой же серой и пошлой. И я проклинал тебя за это. Твой мир, соприкасаясь с моим, будто заражал его этой плесенью быта и скуки.

Из холодильника повеяло электрическим холодом. Она быстро оценила скромное содержимое трех полок, и уверенно выбрала пакет с кефиром. Кефир она ненавидела с детства. Почти все ее самые нежные привязанности и самые гневные неприязни происходили из детства. Она любила стариков, сосны, мягкий характер, джаз, малину, Чехова, морской воздух, разговоры вдвоем, Матисса и большие праздничные обеды всей семьей. Она терпеть не могла, когда перебивают, зимнюю слякоть, расчет, высокую скорость, ложь, высоту, ромашки, фальшивый романтизм, насилие, зоопарк, Ницше и, да, - кефир. Вот так на одном полюсе ее мировосприятия на самом побережье росла высокая сосна с раскидистыми пушистыми ветвями, а на другом - поле обманчивых ромашек, по которому на всех скоростях своего автомобиля мчал расчетливый романтик.

Надо отдать мне должное, я все-таки смог чуть-чуть перевоспитать тебя. Ты научилась ставить конкретные цели, тебе разонравилось сплетничать и выпытывать то, что тебя не касается. Ты стала гораздо спокойнее, даже немного грустной, но это не помешало тебе найти хорошую работу и немного поверить в себя. Наконец, ты полюбила кефир. Зачем я тратил на это время? Трудно сказать, ведь меня всегда окружали почти совершенные женщины. Они были изначально независимы, всегда знали, чего хотят, и умели этого добиваться. Некоторые были красивы и сексуальны, другие умны и решительны, третьи таинственны и непредсказуемы. Правда, все они страдали излишней мужественностью... Возможно, мне не хватало в них именно женской слабости, какой-то естественной покорности. Зато в тебе ее было хотъ отбавляй. Рабское подчинение лишило тебя индивидуальности, но как оно порой было приятно! Не пользоваться таким безропотным послушанием было невозможно.

Стакан влажно заиндевел от ледяной кефирной массы. Ладони, покалываемые анестетической зябкостью, стали неметь. Поставив стакан на подоконник теплообмениваться с окружающей атмосферой, она села у окна, по которому снаружи и изнутри скользили капли: там - дождевые, здесь - конденсата. Эти - реальные, жгучие и впитавшие в себя всю атмосферу насквозь известного дома. Те - трудно различимые за матовостью окна, такие свежие, полные новых историй и... очень печальные. Их не потрогать, не слизать, на них только смотришь и пытаешься угадать, какими чувствами, какой мудростью они полны. Можно, конечно, открыть окно, и получить все это сразу, но это значит окатить мокрым холодом весь свой дом, впустить неизвестного и бесцеремонного гостя, и, наверное, лишиться своего домового. Хранителя своего очага. Допустить этого она не могла. Полуразрушенный, разграбленный и запущенный очаг не вынес бы такого испытания. Это она знала. Но ей не раз приходила в голову мысль, стоит ли поддерживать огонь в догорающем пламени, лишенном красоты и мощи, покинутом жаждущими тепла и света? Эта борьба чувства самосохранения и веры в естественный отбор подтачивала ее изнутри. И каждый раз, когда первое сдавало позиции, случалось нечто, что не оставляло сомнений: это тепло кому-то нужно, может быть, не жизненно необходимо, но очень важно. И не абстрактно, а здесь и в данную минуту. Иногда этим человеком была она сама, иногда кто-то другой.

Твои отношения с людьми лишены глубины. Они примитивны, ведь ты не умеешь читать ни по лицам, ни по поступкам. Ты не понимаешь людей, от тебя остаются скрытыми их мотивы. Каждый раз ты испытываешь разочарование, и снова и снова лезешь в ту же ловушку. Зачем? Когда я наконец разуверился в твоей способности к развитию, то потерял всякий интерес, и ушел от тебя. Помнишь, это было три года назад? Ужасно странно и неприятно потом было узнать о твоем срыве, закончившемся лечением. Нужно было поговорить с тобой... и я вернулся. Из жалости и чего-то, чего до сих пор не могу понять.

Она вгляделась в темное пятно за окном. На дереве сидела ворона. Клокастый хвост, осторожные движения крупной головы, органичное сосуществование со всем миром, - не больше и не меньше. Рождение и смерть принимаются безропотно, страдания естественны, радости просты. Подумать только, какая-то там птица живет сегодняшним днем, не заботится ни о чем, получая все, что надо, в дар от природы. Почему человеку с тех пор, как он помнит себя, никогда или почти никогда не дается то, о чем, глупой вороне не приходится даже задумываться? Почему это безмозглое, никому не нужное существо, мокнущее на ветке, чувствует себя центром мироздания? И почему испытывая самую большую на свете любовь, чувствуешь себя отщепенцем, изгнанником этого мира, прозябающим на самом его краю? Чувствуешь себя нужным кому-то, но не себе. Ненужным тому, кому нужно. И странно нужным этому сырому холодному миру, в сущности, не понимая и не ощущая этой нужности. Дерзкая птица как злая насмешка над умозрительным поиском простого счастья...

Здесь нет больше света. Пустой дом еще немного греет. Это тепло от тела только что вышедшего человека. И если он вышел не за почтой, не за хлебом в соседний магазин, значит,... тепло истает вслед за светом. И не поможет даже стакан ненавистного кефира. Самые нежные слова не способны удержать это тепло. Оно своенравно, оно жестоко. Но оно есть начало всего лучшего, что есть в тебе. Это тепло ушедшего навсегда человека.

Не твои мысли. Но мне нравится... Значит, ты поняла... В том, как я ушел, присутствовал неуловимый дух величия, и ты это почувствовала. Я всегда боялся уйти незамеченным. Признаться, в последнее время перед уходом я уже мало думал о себе, о том, что буду чувствовать сам, и упивался лишь тем впечатлением, которое произведу на тебя.

Есть что-то красивое в том, что мы расстались, и даже в том, что на душе у меня немного тоскливо, как это ни странно.

Прости, я не хотела. Мне очень не хватает...

Ты никогда ничего не хотела и не могла. Ты даже не смогла удержать меня.

Я не имела права. Ты сам этого хотел.

Откуда тебе знать, чего я хотел. Я всегда хотел только тебя, тебя настоящую, тебя другую. А ты нарочно притворялась... Мне оставалось только умереть. Ненавидеть и любить тебя одновременно я не мог. И я дал тебе понять, что значит потерять себя. Это значит потерять самое дорогое, что у тебя есть.

Взгляд, брошенный на полуспящую под притихшим дождем птицу. Скажи мне... теперь, когда тебя нет,.. тебе хорошо?

Да. Мне не хватает только... тебя.

Она не уловила смысла последних слов - мощный порыв мокрого ветра распахнул створки окна, от удара о стену одно из стекол треснуло, и на пол со звоном посыпались осколки. Ворона испугалась и, тяжело оторвавшись от ветки, скрылась где-то за углом дома. По ножке стола пузырьками медленно стекал теплый кефир.